Если любит – поймет - Страница 37

Отец какое-то время молчит.

— Ты правда в норме?

— Конечно.

— А то, если хочешь, я к тебе приеду.

— Я правда в норме! — объявляю я, поражаясь, что могу прикидываться такой бодрой. — В противном случае распустила бы нюни — ты же меня знаешь! — Хихикаю.

— Смотри, — говорит отец, и я чувствую по его голосу, что не зря стараюсь — папа успокоился. — Если что, говори, я всегда готов тебя поддержать.

— Знаю. — Когда я откладываю сотовый в сторону, замечаю, что у меня слегка дрожат руки. Опускаюсь на кровать и задумываюсь.

Вроде бы я все правильно сделала. Прислушиваюсь к себе: да, все правильно. Но вот в груди вдруг шевелится едва различимое сомнение, и я задаюсь вопросом: а не из стыда ли я умолчала о своих глупостях?

Воспроизвожу в голове весь разговор с отцом, фразу за фразой, вспоминаю все, что я чувствовала, и стараюсь быть предельно честной с собой.

Нет, дело не в стыде. Мне стало бы куда легче, если бы я отдала все на суд отца. Он бы, как обычно, нашел объяснение каждой моей ошибке, что-то посоветовал, посочувствовал. И я, маленький ребенок, полностью зависимый от папы, успокоилась бы.

Но я не стала плакаться, нашла в себе силы. Значит, не безнадежна.

Вскакиваю с кровати, охваченная желанием меняться и дальше.

Это важно для меня! Для меня и… для Максуэлла. Для нашего общего будущего. Если, конечно, оно у нас есть, говорю я себе.

Сердце на мгновение замирает, но я не позволяю себе утонуть в тоске, плотно сжимаю губы и возвращаюсь на кухню пить кофе.

Поиски работы — занятие далеко не из самых приятных. Где-то в глубине души я надеялась, что мне повезет и подходящее место найдется сразу же, однако жизнь не желает меня баловать. Я отправила резюме в несколько фирм, в одну даже съездила на собеседование, но управляющего, с которым я только начала разговаривать, срочно вызвали по делам. Он уехал, а я ждала еще час и ушла ни с чем. Неделя подходит к концу, а у меня все остается без изменений. Максуэлл так и не звонит, и мне с каждым днем становится все тяжелее. Не зря, наверное, говорят, что слабенькая любовь в разлуке гаснет, а сильная — лишь разгорается. Я только теперь по-настоящему осознала, насколько мне дорог этот человек и как его не хватает.

Особенно грустно бывает по вечерам, когда я в одиночестве ложусь в постель, закрываю глаза и вижу перед собой его образ. Я тоскую по Максуэллу настолько, что, мне кажется, чувствую его тепло и запах, от этого темными ночами хочется плакать в подушку, но я говорю слезам: нет.

Переступаю порог нынешнего маминого дома с опаской и жутким волнением. Как все пройдет? Наладить отношения предстоит не только с Марком, совершенно незнакомым мне человеком, но и с родной матерью. А палочки-выручалочки Максуэлла рядом нет. Мама явно смущена, но держится молодцом. Широко улыбается и раскрывает мне объятия. Я прижимаюсь к ее груди, на миг закрываю глаза, и в душе просыпается что-то теплое, затерявшееся в далеком детстве.

— Я приготовила крабов в мягком панцире, — говорит она. — Твоих любимых.

Мама, мама! — думаю я, стыдясь своего былого поведения и жалея об упущенном времени. Как же давно мы с тобой не общались! Крабов в мягком панцире я разлюбила несколько лет назад, когда мы объелись ими с Кристофером и потом были вынуждены отлеживаться. Вслух я этого, конечно, не произношу. Напротив, делаю вид, будто с удовольствием полакомлюсь крабами.

Мама отстраняется от меня и всматривается в мое лицо.

— Выглядишь…

Я машу рукой, избавляя ее от необходимости врать.

— Неважно, сама знаю.

— Нет, почему же… — растерянно бормочет мама.

— Потому что этот цвет волос мне не идет, — говорю я, прикидываясь, что не принимаю подобные мелочи близко к сердцу, — и я немного устала от работы. Точнее, от безделья на работе.

Смеюсь, но немного неестественно и в который раз ругаю себя за то, что порвала с Максуэллом. Впрочем… Я вдруг задумываюсь о том, что должна взять с него пример и самостоятельно сделать так, чтобы этот вечер, как бы ни сложилось, прошел гладко и приятно, подобно тому, с папой и Ниной. Если выдержу и это испытание, смогу по праву считать себя достойной такого парня, как Максуэлл.

Распрямляю плечи, смотрю маме в глаза и с поразительной легкостью прибавляю:

— Надеюсь, скоро все изменится к лучшему. А волосы я отращу.

— Конечно. — Мать ласково треплет меня по щеке.

Я внимательнее разглядываю ее лицо и обнаруживаю, что вокруг ее глаз теперь больше морщинок, а во взгляде, хоть она и старается быть веселой, тускло светится давняя печаль. Неужели причина этой тоски во мне? — задумываюсь я, удивляясь, что меня прежнюю, несмотря ни на что, горячо любили.

— Пойдем в гостиную, — говорит мама, протягивая мне руку. — Стол уже накрыт.

В небольшой гостиной светло и уютно. На бежевых стенах красуются пейзажи; мягкие песочного цвета диваны с обилием подушек. На столе, застеленном белой скатертью, поблескивают бокалы, приборы на троих и бутылка вина. В корзинке с белой шелковой салфеткой на дне желтеют ломтики французского батона, посреди стола стоит большое блюдо, накрытое крышкой.

Отмечаю, что в моей душе поселяется умиротворение. Марка я еще не видела, но уже ясно чувствую, что в этом доме живут ладно и в любви. Хватало ли этого маме, когда она была с папой? Быть может, нет.

— Добрый вечер, — раздается от двери негромкий мужской голос.

Я вздрагиваю и поворачиваю голову.

На пороге стоит мама, а рядом с ней Марк. Он на полголовы ниже папы, полулысый, но с очень открытым приветливым лицом.